Стаял снег, и оказалось, что в Твери больше нет Городского сада. Кое-какие подозрения на этот счет возникали еще в прошлом сезоне, но теперь всё стало очевидно.
Вообще-то, и в семидесятые – восьмидесятые годы прошлого века Калининский горсад, пусть и содержавшийся в относительном порядке, особой благоустроенностью не отличался. Его история – череда утрат и разрушений. Давным-давно, например, исчезло причудливое деревянное сооружение с читальней, пунктом проката и верандой для лектория. Взамен, естественно, ничего построено не было.
Якобы «за ветхостью» в одну ночь разобрали крытый и очень крепкий на вид летний кинотеатр с тяжелыми жесткими креслами почти ручной работы, на которых светились в темноте фарфоровые жетоны с номерами рядов и мест. Потом, правда, последовали уголовные дела о проданной на чьи-то дачи древесине.
Разрушились волейбольная площадка и шахматный клуб у выхода на Старый мост. Дольше всех там продержались десятилетиями заколоченный синий пивной ларек и шахматисты, за неимением навесов, столов и скамеек раскладывавшие свои доски на пнях, под снегом и под дождем, в любое время дня и ночи. Больше их нет, и, кажется, с ними навсегда ушла целая эпоха, утверждавшая ценность технического образования, интеллекта, способности к системному мышлению и умения «записывать все ходы». Так что вместо памятника рыбаку я предпочел бы увидеть памятник последнему шахматисту.
Калининский сад был не лучше и не хуже всех советских садов и парков того периода. Даже в ЦПКО им. Горького или на ВДНХ можно было найти заброшенные аллеи с разбитыми фонарями, растрескавшимися вазонами и перенесенными в кустарник скамейками с гранеными стаканами на ручках. И в этом заключался своеобразный дух времени, что лучше всего выразила гремевшая на танцплощадках СССР (в том числе и на «досках» в Твери) группа «Smokie», в 1977 году выпустившая альбом «Яркие огни и темные аллеи».
Однако до последних лет Тверской городской сад был, скажем так, соразмерен городу, по крайней мере, центральной его части. Глухие, заросшие деревьями лужайки у кинотеатра «Звезда», краеведческого музея и за Путевым дворцом производили впечатление даже некоторой избыточности зеленой зоны, которая тонкой нитью уходила за Старый мост и вновь широко распространялась по берегам Тьмаки.
Сад отличали довольно логичная планировка, отчасти опиравшаяся на исторические традиции, и стилистическое единство. Дело в том, что советские каноны паркового устройства содержали в своей основе эстетику классицизма, и это очень неплохо согласовывалось и с архитектурой дореволюционной Твери, и со сталинским ампиром. Сад, пусть запущенный и небогатый, воспринимался как естественное продолжение города.
Наконец, до определенной степени сохранялась крайне важная система естественного зонирования: детские площадки, аттракционы, кафе, концертная эстрада, ларьки не громоздились друг на друге. Разделяли их всё те же острова дикорастущей зелени, которые поглощали шум и создавали иллюзию покоя и уединенности. Собственно, в этом и заключается основная идея нормального русского парка, старинного и современного, – неспешно брести к колоннаде невысокого павильона, которая белеет вдали над прудом в конце тенистой аллеи, где никто никому не мешает и каждый может найти себе место и занятие по настроению и по душе.
Кто бы предполагал, что сокрушительный удар по горсаду нанесет долгожданная реставрация Путевого дворца. Впрочем, однажды такое уже случалось. Строительство Дворца детей и молодежи уничтожило всякую самостоятельную жизнь в Детском парке на улице Спартака, бывшем архиерейском имении Трехсвятское, от которого сохранились система прудов и так называемый Фаворский холм с еще одной достопримечательностью уже советского периода – головой богатыря из «Руслана и Людмилы».
В какой-то степени можно понять руководство Тверской картинной галереи, которое, соблазнившись формальным предлогом (на юго-западе действительно когда-то располагался дворцовый парк), отгородилось забором и попыталось создать романтический оазис в духе первой четверти XIX столетия. Однако с самого начала следовало задуматься: а что тогда останется от горсада, что будет вокруг, как будут организованы подходы и выстроена система видовых точек? И, невзирая на то, что одна часть земли находится в федеральной собственности, а другая – в муниципальной, категорически настаивать на комплексной реконструкции территории в целом.
По непонятной причине деятели культуры эти проблемы проигнорировали. Теперь им остается курить на дворцовом балконе в сердце своего «оазиса», подсчитывать проданные билеты и искренно возмущаться творящимся вокруг бардаком, к которому сами они, конечно же, никакого отношения не имеют. Уничтожен, пожалуй, лучший фрагмент волжской набережной. Изуродован памятник Пушкину. Прохожие загнаны в коридоры железных решеток. У стен завывают и скрипят старые карусели, а в высоких ветвях звучат отнюдь не баллады Карамзина, а эхо митингов и концертов с летней эстрады, которая вместе с колесом обозрения закрывает дворец и блокирует любую возможность устроить к нему красивые грамотные подходы.
Идея огородить какой-нибудь участочек и брать за вход отдельную плату моментально прижилась и на востоке. Количеством цепочек, решеток, заборов и оград и без того тесный и суетливый общедоступный сегмент горсада чуть ли не превосходит теперь Лебедево или Дмитрово-Черкассы. «Кладбище клоунов» – как назвали его недавно в социальных сетях.
Сюда же перебрался караван ларьков, которые, как в прошлом году утверждала тверская администрация, должны были на ура разойтись между предпринимателями и «украсить» собой весь город. Выкорчеваны или грубо обрезаны деревья. В проплешинах виднеются покосившиеся и довольно-таки убогие фонарные столбы, обмотанные километрами толстого кабеля. В его нынешнем состоянии Тверской городской сад никоим образом не соответствует заявленной губернатором идее воссоздания исторического центра и не способен принять и «переварить» все увеличивающийся поток посетителей. Особенно если учесть, что, по сравнению с теми же советскими временами, пешие прогулки стали гораздо популярнее и к коренным горожанам вскоре должны присоединиться туристы.
В известном романе Джейн Остен «Гордость и предубеждение» был такой персонаж – отец главной героини Элизы дворянин мистер Беннет. Неспособный утихомирить свою супругу, даму весьма бурную, вульгарную и подверженную нервическим припадкам, и привести в порядок младших дочерей, взбалмошных и дурно воспитанных девиц, он развлекался тем, что устраивал заочные состязания между их женихами и решал, кем он будет больше гордиться: велеречивым ханжой Коллинзом или проходимцем Уикхемом.
Если, подобно мистеру Беннету, задаться вопросом: какие недавние «улучшения» в Тверском городском саду более всего способны восхитить и лишить дара речи, то в первую очередь в голову приходят пластиковые девы со светильниками, скамейки сердечком и белоснежная свадебная карета, в которую, конечно же, следовало бы запрячь рубинового единорога. Это образчики, пожалуй, самого нелепого современного стиля «ми-ми-ми», который в общественно значимые пространства допускать во всем мире все-таки не принято.
Уже из названия ясно, что в основе этого стиля – стремление вызвать истерический восторг, подчеркнутое, преувеличенное умиление. Его носительницы – известные по телевизионным ситкомам крашеные блондинки с желто-коричневой от неумеренного потребления соляриев кожей, выгоревшими бровями и химически-розовыми губами. По преимуществу это жены Цезарей, то есть успешных чиновников и бизнесменов. Они энергичны, предприимчивы, наивны и часто добросердечны. Но их сокровенным и единственным идеалом является свадьба, а представления о красоте и искусстве почерпнуты на египетских и турецких курортах, что немедленно сказывается, когда они решают открыть частную картинную галерею или оформить интерьеры собственного ресторана. Впрочем, иногда они осознанно спекулируют на якобы непритязательных вкусах толпы.
«Ми-ми-ми» – это смесь гламура и обрывочного, бессистемного подражания рококо, вполне легитимному стилю начала восемнадцатого века, отличавшемуся галантностью, иногда доходившей до жеманства, намеками на эротизм, пристрастием к орнаментам и завитушкам и готовностью ради ложно понятой красивости исказить всё вплоть до пропорций человеческого тела. Уже тогда его яростно критиковали, называя вымученным, «выкрученным» и упрекая его поклонников в испорченности вкуса.
Однако выдающимся произведениям рококо (в их число входят сады и архитектурные сооружения, интерьеры, скульптуры, фонтаны, одежда и аксессуары, живопись и графика) свойственны внутренняя цельность, редчайшая культура и тщательность исполнения, стилистическая оправданность, гармония с окружающей средой и исключительное качество, натуральность исходных материалов. Наконец, главное – вызывать они призваны отнюдь не умиление, а гораздо более глубокие и сложные чувства.
Как раз всех этих качеств «ми-ми-ми» в Тверском городском саду лишено и носит, скорее, пародийный, полуанекдотический характер. Например, у входа, почти за спиной конструктивистского памятника Карлу Марксу, воздвигнута беседка для новобрачных, где, несмотря на близость возрождаемого Спасо-Преображенского собора, им предлагают совершить ни много ни мало языческий обряд: защелкнуть замочек, повязать ленточку на ветвях ближайшего дерева. Или окруженная сразу тремя или четырьмя массивными урнами всё та же скамейка-сердечко. По логике вещей, над ней должен порхать младенец Амур с колчаном и стрелами. Вместо этого неподалеку прохаживается бородатый широкоплечий реконструктор, предлагающий зевакам запустить древнерусскую стрелу в довольно-таки облезлую мишень.
Скажут: «Простым людям нравится! Они с удовольствием фотографируются у этих объектов!» Во-первых, никто ничего другого им не предложил. Во-вторых, уже двадцать с лишним лет наших сограждан никто не просвещает, не воспитывает их вкус, не говорит с ними о культуре доступно, уважительно и по существу. И, в-третьих, воспитывают не таблички «По газонам не ходить». Воспитывает красивый, ухоженный газон. Тверской городской сад в его нынешнем состоянии плох потому, что не дает посетителям образцов грамотного устройства, достойного вкуса.
Он напоминает торгово-развлекательный центр, где внешние раздражители давят на человека, куда-то гонят, что-то навязывают, не позволяя ему расслабиться, вдохнуть полной грудью, ощутить покой и уют красивого провинциального города, побыть наедине со своими близкими, с природой, с самим собой, своими мыслями и чувствами. А простых людей не бывает. Человек, по определению, сложен и многогранен.
Что до «блондинок», то это не какое-нибудь новое, исключительное явление. Судя по мемуарам и историческим документам, когда писались те же «Гордость и предубеждение», на рубеже XVIII–XIX веков в России в каждом уезде была как минимум одна героиня многочисленных анекдотов. В Тверской губернии притчей во языцех стала предпринимательница и миллионерша Агафоклея Александровна Полторацкая. Судя по слухам, в молодости она была замешана в историю с подделкой завещания, а в старости, будучи больной, не могла заснуть, если под окнами не пороли крепостных. Она была искренне предана Екатерине II, но проявляла свои чувства так неистово и так по-холопски, что это коробило и раздражало саму императрицу. Она была хищницей и святошей, обладавшей каким-то фантастическим чутьем на деньги.
Парадоксальным образом именно ей мы обязаны такими значительными памятниками архитектуры, как имение Грузины (ныне, увы, в аварийном состоянии), повторяющая формы Чесменского собора Преображенская церковь в селе Красное, и многими другими. И всё по одной простой причине: если Полторацкая заказывала портрет – то гениальному Левицкому, если собиралась перестроить дом – приглашала Растрелли или Стасова, если думала разбить парк – обращалась к Николаю Львову. Вольно или невольно она обогащала родную землю всем тем лучшим, что есть в мировой и отечественной культуре.
Самое раннее детское воспоминание о Калининском городском саде – это, конечно же, старый цирк. Деревянные стены и тревожно колышущийся над ними брезентовый купол. Арена освещалась в основном «молоком», но в драматические моменты начинали мигать темно-синие и красные огни, чего я с волнением дожидался. Здесь я впервые увидел Юрия Никулина, который иногда прогуливался по набережной и, по легенде, заходил в давно исчезнувший деревянный пивной павильон, Ирину Бугримову, Олега Попова.
Потом – летний кинотеатр. Он был филиалом «Звезды» – главной киноплощадки города, поэтому здесь крутили самые громкие, самые кассовые премьеры – «В бой идут одни старики», «Золото Маккенны», «Высокий блондин в черном ботинке», завершавшийся идеологически сомнительным, вырезанным позже титром «Каждый человек имеет право на неприкосновенность личной жизни».
Иногда сюда попадали фильмы либо слишком странные, либо скучные, которые не собирались выпускать в широкий прокат. Чехословацкий «Адела еще не ужинала», комедия о цветке-людоеде, в силу юного возраста воспринятая мною совершенно всерьез. Французская «Неделя отпуска» об учительнице, возненавидевшей учеников и впавшей в депрессию. Всё это как-то не согласовывалось с тем, что писали в газетах, чему учили в школе, и горсад неожиданно становился окном в другой – большой и сложный – реальный мир.
Потом нас, постоянно шныряющих по саду мальчишек, «отловила» замечательный педагог Евгения Михайловна Таганцева и привлекла к участию в культурно-массовых мероприятиях. На валенки, пальто и шапки мы натягивали изображавшие зайчиков, медведей и клоунов балахоны и на грузовике, закамуфлированном под печку Емели, выезжали к новогодней елке.
Летом на центральной эстраде часто играл спектакли Калининский театр кукол. Я почему-то всегда норовил пробраться за кулисы, посмотреть представление изнутри, и однажды меня, десятилетнего фаната, представили создателю театра – выдающемуся режиссеру Александру Мироновичу Ильвовскому. Он несколько растерялся, наклонился и пожал мне руку. Это был первый человек, поздоровавшийся со мной как со взрослым!
И первая запись в моей трудовой книжке тоже – Калининский городской сад. На каникулах между девятым и десятым классами, под хрипевшего из динамиков Боярского – «Листья жгут, листья жгут!», я работал смотрителем аттракциона «Ромашка», в обеденный перерыв перелистывая в будке «Мать» и «Войну и мир» и запивая их кефиром.
Это только сотая доля воспоминаний, связанных с Городским садом, который знаю и чувствую по-своему и очень хорошо. Понятно, что в них много личного, и я вовсе не сторонник того, чтобы сад не менялся, тем более что мне-то как раз известно, насколько далек он был от идеала. Беда в том, что он не меняется к лучшему, его попросту уничтожают. Мне и моему поколению в очередной раз дают понять: ваша память, ваше прошлое, ваша жизнь ничего не значат, можно не задумываясь стереть их с лица земли.
Конечно, есть совершенно иной, цивилизованный, способ. Прежде всего – определиться с общей концепцией развития сада. Возможны разные варианты, но учитывая историческое окружение, скорее всего, целесообразно обратиться к традициям классицизма, подчинить всё идее дворцового парка, хотя преобразования у картинной галереи тоже пока не выглядят убедительно.
Вспомнить, что после Великой Отечественной войны сад восстанавливался по единому проекту архитектора Д.Н. Мельчанинова, отдать должное его памяти и вновь обратиться к профессионалам.
Лечить, беречь, защищать деревья. Сажать новые, естественно сочетающиеся с уже имеющимися видами. Создать клуб любителей и исследователей растительности Городского сада. Не мельчить, не стремиться замусорить каждый клочок гламурными досуговыми объектами, соблюдать классический парковый ритм и соразмерность, не экономить на материалах и не халтурить. Опираться на отечественную культуру, а не на дешевый голливудский эрзац. Не пытаться по любому поводу содрать с посетителей деньги. Музеи, памятные места существуют не для того, чтобы зарабатывать. Они привлекают горожан и туристов, а основные доходы приносит развитая инфраструктура вокруг подобных учреждений. У нас же ларьки за пределами Городского сада снесли и – переместили их наследников внутрь.
Однако есть ли смысл повторять прописные истины? С умными, неравнодушными, пропагандирующими передовой опыт городского устройства статьями на страницах этого самого журнала выступали, в том числе, и те авторы, благодаря которым горсад разрезан на две половины.
Вряд ли можно назвать полностью удовлетворительным внешний вид Парка Победы, не завершена реконструкция Детского парка (особенно сумрачна, неуютна его часть у бывшего трамвайного депо), в крайне запущенном, пожароопасном из-за сухостоя состоянии пребывает замечательный зеленый массив – Парк текстильщиков.
Но все усилия и средства почему-то направлены в необитаемую пойму Тьмаки. Да и о садах и парках ли вести речь, когда в некоторых районах города нет нормальных тротуаров, когда угрожают прорывами теплотрассы! Хотя, по странной административной логике, это как раз аргумент бросить всё и заняться горсадом.
Но, скорее, всё останется как было. Памятный знак князю Михаилу Тверскому и пародии на античные статуи в остатках рва, когда-то опоясывавшего тверскую крепость. Рядом вкопанный в землю Волк из «Ну, погоди!», грозящий превратиться в Саида из «Белого солнца пустыни». Розарий, повторяющий очертаниями кирпичную реинкарнацию легендарных «досок» и так же зарешеченный. Металлическая карета для фотографирования и верстовой столб, то ли призывающий срочно уносить ноги, то ли указывающий на инфернальную недосягаемость заграницы. Ларьки, постсоветский тир, ограды и заборы. Как там у Чехова?.. Вся Россия – наш сад.