Дмитрий Булгаков родился в 1978 году в Москве. Окончил МССМШ им. Гнесиных (класс проф. И.Ф. Пушечникова) и Высшую школу музыки в Детмольде (Германия, класс проф. Г. Шмальфуса). Лауреат многочисленных международных конкурсов. Совмещает концертную деятельность с преподаванием в МССМШ им. Гнесиных, МГК им. П.И. Чайковского и Таллинской академии музыки (Эстония). Автор идеи и художественный руководитель фестивалей камерной музыки «Возвращение» (Москва) и Hiiumaa Homecoming Festival (о. Хийумаа, Эстония).
После того как стихли аплодисменты в зале Тверской филармонии на концерте, посвященном торжественному закрытию XXV Международного фестиваля музыки И.С. Баха, Дмитрий Булгаков согласился дать интервью нашему журналу.
– В музыкальном мире после слова «выдающийся» обычно следуют слова «скрипач» или «пианист». Почему гобой?
– У музыкантов профессиональное образование обычно начинается, когда ребенку исполняется пять или шесть лет, и все решения, конечно, принимают взрослые. Мои родители были далеки от мысли, что их ребенок – выдающийся, самый лучший и т.д. Никто не ставил задачу сделать из меня звезду мирового уровня. А гобой выбрал я сам. Дело в том, что обучение духовика, как правило, начинается с игры на подготовительном инструменте – блок-флейте, и лишь с течением времени дети переходят на взрослый инструмент. Мой педагог был флейтистом и меня видел в том же амплуа. Отец в свое время бросил гобой, в том числе потому, что это очень сложный инструмент, и все годы моего обучения на блок-флейте отговаривал меня от гобоя, правда, не слишком активно. Отчасти я сделал выбор из чувства противоречия, но еще и потому, что мне гобой нравился с самого детства. Не больше рояля или скрипки, но точно больше других духовых инструментов. Думаю, просто на бессознательном уровне вибрации гобойного звука где-то совпали с моим восприятием музыки.
– Можно сказать, что в пять лет ваша судьба так или иначе была предрешена – вы не могли стать летчиком, строителем или кем-то еще, а только музыкантом?
– Был задан определенный вектор развития, но про судьбу я бы однозначно утверждать не стал. Это случается редко, когда речь идет о совершенно необычном и суперодаренном ребенке, когда абсолютно все сходятся во мнении, что ему быть звездой, а родители идут на поводу у педагогов, а педагоги – у родителей. Со мной этого не было. В детстве у меня были, по-моему, совершенно обычные музыкальные данные, и если бы не Гнесинская музыкальная школа, в которой что-то во мне увидели и раскрыли, наверное, музыкантом я бы не стал. Многие мои одноклассники из «Гнесинки» ушли из музыки вовсе, и никогда – ни в юности, ни теперь, имея уже почти 20 лет преподавательского опыта – я не видел в этом никакой трагедии. Если музыка не является твоим призванием, то, пожалуй, ею не стоит заниматься, потому что счастлив ты с ней не будешь. Не секрет к тому же, что эта профессия не приносит больших денег и со временем может превратиться просто в тяжелое бремя. Лучше выбрать себе другое занятие по душе.
– Почему вы, музыкант в расцвете творческих сил, значительное количество времени и сил уделяете не личной исполнительской карьере, а преподаванию, организации музыкальных фестивалей?
– Преподавание и организация фестивалей – совершенно разные истории в моей жизни, их следует сразу разделить. Дело в том, что я никогда не стремился к преподавательской работе, это почти случайность. Я учился в Германии, и в школе серьезно заболел педагог по гобою: меня просто попросили во время его отсутствия поддержать его класс. Но обстоятельства сложились так, что этот класс остался у меня, а дело стало частью моей жизни. На самом деле преподавательская деятельность вовсе не лишает музыканта возможности делать карьерные успехи, несмотря на то что действительно отнимает много времени, эмоций, сил. Это очень интересное занятие, заставляющее развиваться в музыке. Я бы сказал так: большАя часть того, какой я музыкант сейчас, – результат моей преподавательской работы. Чтобы научить человека чему-то, тебе следует понять в музыке значительно больше, чем если бы ты сам играл. Играя, ты часто полагаешься на интуицию, какие-то эмоции и набор определенных приемов, которыми владеешь. Но чтобы облечь в слова и суметь передать ученику, все это нужно понять и прочувствовать значительно серьезнее и глубже.
На Западе (там, где действует болонская система образования) учиться по специальности «Музыкальная педагогика» идут целенаправленно, сразу после окончания бакалавриата. Именно в этот момент человек определяется со своими перспективами и приоритетами. Я никогда не стоял перед таким выбором. Единственное, с чем мне пришлось определиться, – работать в оркестре или заниматься всем остальным (потому что совмещать невозможно). Время от времени я играю в оркестрах, но никогда не работал в них на постоянной основе.
– Фестивалей в России и мире достаточно, отчего возникла необходимость создать фестиваль «Возвращение»?
– Больше из отношения к моим друзьям-музыкантам. Фестиваль возник в 1997 году, тогда мне было всего двадцать – возраст, в котором еще не думаешь о том, что будет двадцать лет спустя. Это поколенческая история людей – моих друзей, однокурсников и т.д. Дело в том, что в 90-е годы очень многие музыканты покидали страну (потом этого стало меньше, теперь – снова много). И нам не хотелось теряться. В школе мы играли в оркестре «Гнесинские виртуозы», с которым объездили буквально полмира – просто привыкли с 14-15 лет не только дружить, но и играть вместе. И когда многие уехали учиться за рубеж, стало понятно, что назад их не примут – двери не распахнутся, если вернешься и встанешь на пороге. Создавая фестиваль, вместе со скрипачом Романом Минцем, который в то время учился в Лондоне, мы хотели помочь друзьям иметь сцену в России, хотели продолжать общаться и играть. Кроме того, это была прекрасная возможность обмена опытом и знаниями, приобретенными в самых разных уголках планеты. Меня научили так, а тебя – по-другому, а давай попробуем это совместить в ансамбле… Это было невероятно интересно – как продолжение нашего обучения и музыкального роста. А то, что фестиваль стал традиционным, скорее, произошло само по себе и, по сути, от нас не зависело.
– Сегодня фестиваль «Возвращение» – значимое событие в российской музыкальной жизни? Зал полон?
– Да, всегда. И публика у нас редкая, по нынешним временам – которая ради музыки, а не ради события. Люди стали доверять нам до такой степени, что последние пять-шесть лет раскупают абонементы за полгода до начала фестиваля, когда программа и участники даже не были еще анонсированы.
Оценивать значение фестиваля – совсем не моя задача. Но думаю, что в мире камерной музыки он имеет определенное значение. Дело в том, что камерная музыка не должна звучать на стадионе или даже в Большом зале Московской консерватории, потому что это очень интимная история, которая требует тишины в зале, глубокого сопереживания и т.д.
«Возвращение» – фестиваль для нас самих, и это правильный подход: если ты делаешь то, что тебе искренне и по-настоящему интересно, выкладываясь полностью, то, по идее, это должно быть привлекательно и для публики.
Есть несколько принципов, которые отличают «Возвращение» от других фестивалей. Во-первых, мы делаем тематические программы: подбираем музыку совершенно разных эпох и композиторов, объединенных какой-то одной мыслью («Музыка – как признание в любви», «Музыка – как отражение темных сил» и т.д.). Это очень контрастный материал. Одна и та же тема проходит от XVII до XXI века, и мы видим, как она трактуется разными композиторами в разном времени. Это очень интересно! Во-вторых, мы никогда не повторяем произведения – звучит музыка, которая нами на фестивале еще не игралась. И в-третьих – особый принцип формирования ансамблей: люди играют вместе просто потому, что это им интересно. В большинстве современных проектов и фестивалей это вопрос коммерции и менеджмента. А у нас – другая история: не бывает ситуаций, когда в одном ансамбле оказываются антагонисты в человеческом плане или музыканты, которые не приемлют друг друга. Наоборот, это близкие по духу, мыслям и вкусам люди, играющие то, что они мечтали сыграть.
– А что предпочитаете играть и слушать вы? Кто любимый композитор, какие произведения?
– Совершенно отдельно и совершенно… совершенно лично для меня – Бах. Это такая вершина, которую я вообще ни с чем не сравниваю. Мой коллега Борис Андрианов сказал сегодня перед концертом про Баха так: нет композитора, играя которого я бы так волновался. И это правда. Играть со сцены Баха – все равно что проводить сложную операцию на сердце человека. Или заниматься огранкой уникального бриллианта, который страшно повредить и испортить. Это – отдельно. А еще это никогда не скучно, даже если исполнение определенного произведения повторяется много раз. И слава богу, что Баха для гобоя – в избытке.
В остальном мне очень близок XX век – Пауль Хиндемит, Франсис Пуленк, Дмитрий Шостакович. Это моя музыка и мое время, мой язык, который я совершенно не воспринимаю как авангардный. А вообще, я не ограничен в своих музыкальных пристрастиях одним гобоем и, кстати, стараюсь привить это своим ученикам. Все-таки музыка намного больше и шире, а гобой – только составляющая музыкальной палитры, одна из красок.
– Когда вы за рулем, в машине может играть, условно, джаз, рок, попса?
– Да, это типичный я. Могу слушать абсолютную попсу и тут же переключиться на сонату Скарлатти, а потом перепрыгнуть на Queen. Во мне нет никакого снобизма по отношению к музыке. Я не стесняюсь говорить о том, что люблю творчество Владимира Преснякова-младшего.
– Неожиданно…
– Да. Некоторые воспринимают это с удивлением и иронией. Я ходил на концерты Преснякова учиться вибрации, он владеет ею эталонно. В моей машине может звучать как классическая, так и совершенно легкая, популярная музыка, при условии, что я считаю исполнителя талантливым. Вообще, роль исполнителя в классической музыке является решающей, и для меня тоже. Никогда не стану крутить диски, которые называются, условно, «Бах. Лучшее». Я слушаю музыкантов, которых считаю достойными автора.
– Насколько социален музыкант Дмитрий Булгаков?
– Происходящее в обществе, в стране для меня очень важно – я не умею абстрагироваться и отделять себя от мира вокруг. Отучившись семь лет в Германии, я вернулся жить в Россию – это был осознанный и социальный выбор. Тогда я верил в страну и считал ее перспективной. Думал, что Россия может стать частью общемирового пространства и уж точно – частью Европы. Поэтому меня, безусловно, очень волнует то, что происходит с нами в последние годы, я переживаю и участвую, в том числе, в каких-то общественных реакциях на какие-то события.
– В двух словах, что бы хотел Дмитрий Булгаков изменить: а) как гражданин и б) как музыкант?
– Для того чтобы сделать хоть что-то российское конкурентоспособным, страну нужно или полностью закрыть, что для меня было бы катастрофой (это мы уже проходили и помним, как великие Рихтер и Ойстрах выезжали за границу в сопровождении «сотрудников»), или полностью открыть миру. Иными словами, изменить нужно всё. Сегодня мы двигаемся «против течения»: мир открывается, а мы закрываемся. Это касается и музыки. В Москве должны преподавать профессора из Франции, а наши – в Париже. Я работаю в Таллинской академии музыки и вижу, что студенты имеют возможность ездить учиться в разные страны, по обмену. Я еду преподавать в Берлин, а немецкий коллега – в Таллин, мы просто меняемся на пару недель классами. Мир открыт, люди обмениваются впечатлениями, не скрывают знания, а отдают их! Москве (России) этого очень не хватает. Консерватория не признает мой немецкий диплом, и у меня нет шансов работать в качестве штатного сотрудника. При этом мой диплом, конечно, действителен во всех странах Европы и Америке, Японии и т д. Здесь, в принципе, масса ограничений, ребятам сложно посещать мастер-классы, потому что это дорого, требует виз, зарубежным профессорам тоже не просто попасть в Россию. В том числе и нашим выдающимся соотечественникам, которые преподают за рубежом. Опять же – дорого, не работают или просто не существуют системы обмена, большинство учебных заведений не идет навстречу в таких вопросах и не пытается что-то системно изменить. Я вообще убежден, что никаких успешных отраслей не может быть в закрытой и коррумпированной стране.
– Северная Корея или Европа – выбор за нами?
– Вы знаете, у меня были северокорейские студенты, очень интересный опыт, они не могут плохо играть, потому что…
– Их расстреляют?
– Да, и это не преувеличение. Они умоляли не ставить плохих оценок из чувства страха. Эти ребята занимаются, наверное, в два-три раза больше, чем российские студенты, и делают невероятные успехи. Но для таких результатов нужна настоящая диктатура. Либо абсолютно открытая страна. Третьего не дано. И выбор, конечно, за нами.
– Ваши ближайшие планы…
– Я доволен тем, как сложилась жизнь. Хочу, чтобы фестиваль «Возвращение» оставался таким же молодым и неформальным, как сейчас. Чтобы у меня были полноценные и интересные классы в Московской консерватории, Гнесинской музыкальной школе и Таллинской академии музыки. И – да, я мечтаю, чтобы что-то изменилось в стране (до сих пор надеюсь, что это возможно, и в какой-то очень маленькой степени, насколько могу, прилагаю к этому усилия). Я просто хочу, чтобы всё это не останавливалось. И совсем не хочу заниматься тем, что скучно и неинтересно.
Беседовал Константин Саломатин