Мудрец с Трехсвятской улицы автор: Михаил Флигельман
Как никчемный веник,
поднявший пыль на дорогах пройденных,
я не сколотил денег –
узнал цену родины.
(Евгений Карасев)
Самому признанному из ныне живущих сегодня в Твери литераторов исполняется в этом месяце 80 лет.
Теперь Евгений Карасев регулярно печатается в «толстых» литературных журналах, сборники его стихов выпускают солидные российские издательства, он лауреат премии «Нового мира», нынешний июльский номер этого главного литературного журнала страны открывается подборкой его стихов. Китайские издатели включили произведения Карасева в «Антологию русской поэзии ХХ века». Ведущие критики называют его «русским Вийоном». О Карасеве много написано, сняты документальные фильмы, транслировавшиеся на центральных каналах.
Не всегда Евгений Кириллович Карасев был тем человеком, которым является сегодня. Я знаю его больше сорока лет. Сначала, как и многие другие прохожие, наблюдал его со стороны. Он прочно вписался в пейзаж центра нашего города тех лет, явно выделяясь среди сомнительных личностей, которые в немалом количестве группировались вокруг «злачных мест». Тяжелые взгляды его товарищей навевали ощущение тупой безысходности и уголовной жестокости. Его взгляд тоже не был добрым и располагающим. Но в отличие от «коллег», смотрящих на окружающих с ярко выраженным желанием превратить их в жертву, он сканировал людей изучающее, с интересом, небрежно прикрывая непонятные намерения выражением непробиваемости и превосходства. А еще запомнилось, что – в отличие от «подельников», которые носили разнообразные кепки: кавказские «аэродромы», мятые «кепари» или обычные, как у рабочего человека, – он был при шляпе.
Потом, в начале 90-х, мы с ним познакомились уже лично, и мне льстит, что я первым опубликовал его поэму «Иван-чай» в издаваемой мною тогда газете «Такие дела». Еще через много лет я стал читать его стихи и прозу. И тогда только понял, что общаюсь с незаурядным человеком. Оказалось, что большим поэтом Карасева считают и профессиональные литераторы, и тысячи читателей.
Однако признание поэта в профессиональном сообществе и поклонниками сегодня отнюдь не означает его успеха в социуме. Давно прошли времена, когда поэты собирали стадионы, а имена – Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Булат Окуджава, Роберт Рождественский, Владимир Высоцкий – звучали так же гордо и повсеместно, как имена космонавтов. В наше время широкая публика не знает имен ни поэтов, ни космонавтов. Соответственно, и материальный эквивалент таланта теперь обозначается купюрами с другой покупательной способностью. В результате чего прохожие почти ежедневно могут наблюдать, как признанный русский поэт Карасев продает свои книги на лавочке у хлебного магазина на улице Трехсвятской, там же проводя и автограф-сессию.
А ведь Евгений Карасев и по возрасту, и по таланту вполне мог бы оказаться в аллее славы советской поэзии и получать причитающиеся ему моральные и материальные блага. Однако упустил время. Как сказал герой Вахтанга Кикабидзе Мимино: «Я три дня назад не мог, я три дня назад в тюрьме сидел». В отличие от киношного Валентина Константиновича Мизандари, получившего штраф 50 рублей с выплатой ущерба, реальный Евгений Кириллович Карасев в лагерях и тюрьмах провел в общей сложности 20 лет при шести ходках, был признан особо опасным рецидивистом.
Сидеть он начал в 14 лет. И не был он тогда поэтом, хотя и сочинял стишки, а был начинающим вором-карманником Женькой Кацем из Затьмачья. Фамилию он сменит через 25 лет, но это другая история. Путь в криминал у Каца довольно стандартный для послевоенного подростка: отец погиб на фронте, мать за копейки по сменам вкалывала на швейной фабрике, нищета, улица, дворовые авторитеты-уголовники, желание проявить себя… Проявить себя можно по-разному, – скажет некий морализатор, – не все же послевоенные подростки попадали в тюрьму. Конечно, конечно, но улица как-то охотнее воспринимала многосторонние Женькины таланты, чем школа или Дворец пионеров. Мальчишка много читал, обладал очень хорошей памятью и, соответственно, эрудицией, легко схватывал все предметы, часто поправлял ошибающихся учителей, был вихрастым не только по волосам, но и по характеру. А такое школа не прощает: «Самый умный? – Перевоспитаем!». Окончание своего детства Карасев описывает в стихотворении «Береза». НКВД арестовал соседку – мать друга Володьки, солдатскую вдову, «добрейшую тетю Настю».
«…»
То ль оговорили ткачиху, то ли ляпнула в сердцах против власти,
но однажды ее увезли под охраной.
Как сейчас в памяти: упирающаяся,
в каком-то отчаянном душевном движеньи,
она крикнула, конвоиров ногтями скребя:
– Сыночек! Володя! Ты папкино продолженье
Слушайся бабушку! Береги себя!..
Володька стоял, вцепившись в меня,
ребячьего предводителя,
будто я, всегда находчивый, дерзкий,
мог что-то поделать с вооруженными блюстителями,
увозившие его мать
и наше детство.
В школе по поводу ареста устроили разборку вящую –
преподаватель истории витийствовал о враге классовом.
Я сидел и дергался: если ты друг настоящий,
жахни по парте и выйди из класса.
Но я сопел и молчал как рыба,
глазами стыдливо хлопая.
А утром волосы встали дыбом –
Володька застрелился из пистолета,
найденного нами в окопах.
Помню день похорон, дождливый и зябкий,
маленький гроб на дрогах плоских,
обезумевшую от горя бабку
и плачущую слезами березку.
Именно в ту ледниковую пору
я бросил школу и бежал из дома –
все омерзело, обрыдло.
Я стал воровать, считая, что воры
одни не согласны с паскудным миром.
Остальные – быдло.
«…»
Однако пребывание в лагерях и тюрьмах быстро опровергло жиганскую романтику, жизнь в неволе не располагает к благородству и справедливости, скорее, наоборот. Внешне зэк-вор Кац мало чем отличался от товарищей по масти, вел себя прагматично: когда осторожно, когда шел ва-банк. В его «послужном списке» – побег с лесоповала с риском быть застреленным или умереть от голода и холода в тайге. Внутренние установки и защиту каждый человек, попавший в неволю, выстраивает себе сам. Кто-то уходит в полный слом, кто-то культивирует звериность, другие находят силы в религии. Кац пошел своим путем, возможно, самым тяжелым. Он переворачивал душу в поисках ответов на жестокие вопросы. Это, конечно, прямой путь к сумасшествию, если не найти терзаниям созидательный, спасительный выход. У него были стихи.
С решеткой моя квартира,
изморозь на стене.
Я занимаюсь инвентаризацией мира,
который весь во мне.
Здесь наворочено – ногу
сломает сам черт.
Людей на земле много
вправе предъявить мне счет.
Одних обманул,
украл у других,
за третьих не встал – сробел.
Находил оправданья из мудрых книг,
и вот ищу объясненье в себе.
Война. Безотцовщина. Детский дом –
выдавливаю слезы-искры.
Все это было. Но чую нутром
я далеко от истины.
И снова копаюсь в своем существе
с пристрастием больше, чем судьи.
Они искали среди вещей,
А я хочу добраться до сути.
Не все в зоне можно доверить бумаге. Да и бумага не всегда под рукой. На «крытом» режиме, например, тетрадей не полагалось. А именно там, в «одиночке», он сочинил большую поэму «Последний день царя Соломона». Надо было как-то записывать. Что придумывает Евгений? Для облегчения удовлетворения естественной нужды зекам каждый день выдавали несколько клочков оберточной бумаги. Кац, сославшись на нездоровье кишечника, на протяжении двух недель истребовал себе тройную норму. Во время очередного шмона произведение было изъято, и начались разборки. А в поэме фигурировали такие персонажи, как Молох, Хамос, Тутмос… Сначала решили клеить дело по передаче «малявы» на волю подельникам с такими подозрительными кликухами. Но поскольку лимит по данной статье в тюрьме был исчерпан, Каца направляют в психиатрическую больницу на обследование. Диагноз – вменяем. Можно продолжать сидеть.
Возникает вполне резонный вопрос: стихи загнанного в угол человека с образованием семь классов – не графомания ли это? О качестве поэзии можно судить хотя бы по последующему профессиональному признанию. Та же поэма «Последний день царя Соломона», восстановленная через много лет по памяти, была опубликована в «Новом мире». А вот об образовании стоит сказать особо. Семь классов – это у Каца с воли, в неволе он окончил вечернюю школу и получил аттестат о среднем образовании. Причем два раза. В очередной отсидке объявил, что у него всего семь классов и – снова в школу. Если бы в зоне разрешалось учиться в институте, то путем несложных арифметических расчетов можно логично спрогнозировать, что Кац успел бы получить минимум три диплома. Но и без них он хорошо образован. Сказать, что у него хорошая память, это еще ничего не сказать. Она у Каца феноменальная. Прочитанный один раз текст он запоминает навсегда – ну не весь, конечно, а то, что в нем есть толкового и что понравилось.
В «зональных» библиотеках среди идеологического мусора было много и хорошей литературы, художественной и научной. Книг Кац в неволе прочел многие, многие сотни. Они сделали его человеком-энциклопедистом. Прагматично-романтической мечтой Евгения в зоне было стать библиотекарем. Но как-то не сложилось. Зато он был учителем литературы и русского языка в вечерней школе зоны, не все ж в учениках сидеть. Не с бухты-барахты, заменяя кого-то, а в течение двух лет, пройдя неформальный отбор в районо, получая официальную зарплату. Разумеется, он был самым любимым педагогом в этой специфической школе.
Само собой, о таком зеке знали даже на зонах, на которых он еще не сидел. Молва приписывала Кацу защиту кандидатской диссертации по философии, причем ученый совет провел выездное заседание прямо в зоне. По другой версии, Каца доставили в Академию наук под конвоем, но в цивильном костюме. В замкнутом пространстве рвущийся на волю пошатнувшийся разум рождает и не такие мифы, нужно верить во что-то необычное, оптимистическое.
К сорока годам сидеть Кацу окончательно надоело. И раньше-то не нравилось, а теперь всё – силы кончились, еще одного срока не выдержать. И решил он всё поменять, начать по-другому. Завязал с карманными кражами и прочим откровенным криминалом. По воле случая первый раз в жизни женился – официально, через ЗАГС – на соседке по коммунальной квартире Людмиле, учительнице математики, можно сказать, на коллеге. Для полного апгрейда взял ее фамилию, стал Карасевым. Вскоре появились дети – дочь и сын. Нет, совсем как в кино не вышло: он не пошел на завод к станку или на ферму, двадцать лет перевоспитания невольным физическим трудом выработали устойчивый к нему иммунитет. Работал, а чаще числился, например, сторожем (очень популярная у бывших воров профессия). Было много свободного времени, но трудилась душа. Евгений Кириллович писал всё больше и всё лучше. Но печатали крайне мало – несколько стишков в «Калининской правде» за много лет. Такое для поэта нестерпимо тяжело.
В перестройку Карасев как поэт стал востребован. Проявил себя и как прозаик, опубликовав за последние 25 лет шесть сборников рассказов и повестей. Интервью, передачи и статьи о нем – в центральных СМИ. Целый документальный фильм сняли и показали на канале REN-TV. А на НТВ Дмитрий Дибров, еще не престарело-гламурный, а молодой и искренний, сорок пять минут в прямом эфире допрашивал на всю страну Евгения Кирилловича, как пророка, о том, кто виноват и что делать?
Печатают теперь Карасева больше, но платят мало – изящное сочинительство перестало быть социально значимым занятием, моральные ценности деформировались и не требуют художественного осмысления. Евгений Кириллович с присущим ему юмором и самоиронией (что свидетельствует о здоровой психике) любит рассказывать такую историю. Предложил он как-то купить свой сборник «упакованному залетному», с явно криминальным прошлым, выходящему из «шестисотого мерса». Тот снисходительно полистал книжку, остановился на предисловии, где рассказывалось об уголовной биографии автора.
– Ты сидел?!
– Да.
– Какой масти?
– Вор.
– И что – сейчас книжки пишешь?
– Да.
Протягивая тысячу вместо трехсот, залетный беззлобно, с философской интонацией, задумчиво сказал:
– Это надо же так опуститься…
И кто такой Карасев сегодня? Для людей с двухмерным мышлением – никто. Для тех, кто за чередой линейных событий ищет суть вещей, Евгений Кириллович, несомненно, Мудрец и Мастер. Чему можно научиться у него, помимо того, что «от тюрьмы и сумы не зарекайся» и туда лучше не попадать? Жажде жизни и мощи человеческого характера; пользе учености и преобладанию ума над грубой силой; доброте и твердости; энергетике духа и творчества.
Востребована ли вся эта ценность широкими народными массами? Нет, конечно. Но этого и не нужно. Искания «инвентаризатора мира» нужны людям, пытающимся оцифровывать реальные смыслы и создавать полезные контенты. В его произведениях – «квинтэссенция» жизни. Книги его дорогого стоят, хотя в рублевом эквиваленте совсем и немного, доступны каждому. Да и сам Евгений Кириллович в шаговой доступности – каждый день после обеда сидит на лавочке возле магазина «Дом хлеба» на Трехсвятской. Знающие люди часто подходят к нему – книжку купить, услышать что-то умное, просто поздороваться. А ведь мог бы вместо этого вести какой-нибудь спецкурс в одном из местных университетов. Но до таких высот местные вузы еще не опустились.